Горькое вино Нисы [Повести] - Юрий Петрович Белов

Час был поздний, и Сергеи никак не ожидал увидеть ее среди встречающих. Она, видно, измучилась ожиданием, жадно ловила его взгляд и сразу, как только радость и удивление отразились на его лице, стала махать рукой и пошла вдоль металлической решетки, ограждающей летное поле, — но не к выходу, где могла бы быстрее встретиться с ним, а совсем в другую сторону, и все звала его за собой… У него екнуло, похолодело от дурного предчувствия сердце, и, уже забыв обо всем, обгоняя пассажиров, толкнув кого-то и не извинившись, поспешил за ней, почти побежал.

— Что, что случилось? — спросил он встревоженно, настигнув Веру в сквере; освещение было плохое, и оы не мог разглядеть ее лица, но чувствовал, догадывался, как бледна она и взволнована. — Почему ты молчишь?

Это были почти те же слова, которые кричал он ей во сне.

— Я сейчас, сейчас, — с трудом выговорила она, низко склонившись над сумочкой, платок доставая, что ли, или отыскивая там что-то; и вдруг ткнулась ему в грудь, затряслась от плача. Он подхватил ее слабеющее тело и едва разобрал то, что произнесла сквозь рыдания:

— Я убила… Игоря убила…

Он был потрясен и на какое-то время словно бы выключился из происходящего. Он продолжал что-то делать, вел ее к скамейке, оказавшейся поблизости, усаживал, говорил какие-то слова утешения, но не помнил, что делал и что говорил. Потом, преодолев в себе этот страх или шок и как бы очнувшись, придя в себя, с четкостью стал фиксировать каждую мелочь. Хотя какие тут могли быть мелочи…

— Ты успокойся, ты, пожалуйста, успокойся, — сказал он, и Вера, видимо, уловила происшедшие в нем изменения, твердость и деловитость, так необходимые сейчас, и затихла, только носом шмыгала изредка. — Ты послушай меня. Прежде всего надо сообщить… Ты сообщила кому-нибудь? Врач, милиция?

Вера молча помотала головой, глядя на него с ожиданием и надеждой. Сергей разглядел в сумраке ее глаза, понял, что она ждет помощи, надеется на него, на него одного, что ей не на кого больше положиться, и почувствовал себя совсем спокойным.

— Когда это произошло? — спросил он деловито.

— Только что, — быстро ответила Вера. — Я в аэропорт собралась, тебя встречать, а он пришел…

Она всхлипнула, прижала мокрый, скомканный платок к лицу, умолкла, перебарывая в себе слабость.

В стороне, на ярко освещенной площадке пассажиры получали багаж, разбирали свои чемоданы и коробки, переговаривались не по-ночному громко, смеялись. На летном поле взревел моторами самолет. А здесь было тихо, все эти звуки казались отделенными от них невидимой стеной и существовали только по ту ее сторону.

— Так что же произошло?

Вглядываясь в ее лицо, он видел, как припухло, подурнело оно, страданием, было искажено, отчаянием; только в глазах, обращенных к нему, тускло поблескивавших от слез, трепетала надежда. На что? Может быть, все совсем не так, как она сказала. Игорь жив, ей только померещилось это?..

Всегда старательно заботившаяся о себе, о своей внешности, Вера сейчас выглядела неприбранной, неухоженной, даже неряшливой, точно он застал ее врасплох после сна. Хотя нет, в то утро, когда Вера проснулась рядом с ним, глянула замутненными еще глазами и улыбнулась, ничего такого не было, свежа она была, как ребенок, и в домашнем халатике выглядела почти нарядно. И, вспомнив на мгновение ту Веру, он испытал сострадание к ней теперешней, и новое чувство стало расти в нем — чувство сильного рядом с нуждающимся в защите.

— Я гнала его. Он и прежде приходил, я говорила тебе, а в последнее время зачастил. Умолял, угрожал, плакал даже… Сегодня телеграмму твою увидел и взбесился. Я велела ему уйти, сказала, что мы с тобой… Ну, словом, как было. Он подскочил, горло сдавил. Задушу, говорит. И слово такое — постыдное — мне в лицо. Цепочка лопнула… крестик мамин у него в руке… Тут затмение какое-то на меня нашло… Я подсвечник схватила. Уйди, говорю. А он смеется. Нагло так. А сам руки ко мне тянет… в руке крестик… Не помню, как ударила… — Как будто к обнаженному электрическому проводу прикоснулась — судорожно передернулась вся и вскрикнула даже — до того страшным было то, о чем вспомнила она, о чем думала, что стояло перед глазами. — Теперь я жить не могу. Я суда не переживу, тюрьмы, колонии… Боже мой, я — в тюрьме! Вместе с воровками, со всякими… Я не смогу!

Она снова ткнулась лицом ему в грудь и зашлась беззвучным плачем.

Чувствуя, как бьет ее озноб, Сергей вдруг почти воочию увидел Веру в полосатой одежде, за колючей проволокой, хотя не знал, не мог знать, как оно там все бывает, — и сразу, не колеблясь, с острым чувством своей правоты, принял решение. Был только один способ ее защитить сейчас, и он его выбрал.

— Успокойся, — сказал он ласково, гладя ее голову, пытаясь заглянуть в лицо и увидеть, как оживет оно сейчас от его слов. — Тебе ничего не будет, не бойся. Я на себя вину возьму. Я мужчина, как-нибудь переживу.

Он не знал, что это будет так страшно.

Сердце вдруг сжалось, оборвалось и полетело в бездонную пропасть, все сжимаясь и холодея от падения и ожидания скорого удара о каменный выступ…

Тихо было на лестничной площадке и сумрачно. Лампочка горела далеко вверху, наверное, на четвертом этаже, и сюда достигал уже ее ослабший, желтый, рассеянный и теней-то не дававший свет. Дверь не была притворена, узкая щель оставалась, и там, где-то в глубине, в комнате или на кухне горел свет, но и он только угадывался в дверной щели, за темной прихожей, и почему-то именно этот далекий неясный свет внутри квартиры, внутри огромного, крепко спящего дома и вызывал страх.

Но он знал, что самое страшное не это — оно там, за приоткрытой дверью, в освещенной и тихой комнате. Ему надо туда войти, он сам так решил. Но сознание неизбежности предстоящего не придавало сил. Он шага не мог ступить к этой заклятой двери, возненавидя ее и страшась. И вдруг — удар колокола в ночной тиши